человек уже ходил по луне, а зонтики остались зонтиками...
В составе: "Танцовщица из Идзу" - 1926г., "Озеро" - 1955г., "Спящие красавицы" - 1957г., "Старая столица" - 1962г., "Ночная игра в кости", "Сон женщины", "Письмо о родинке", "Птицы и звери" - 1933г., "Голос бамбука, цветок персика", "Юмиура", "Деревья", "Отраженная луна".
Честно говоря, к моменту прочтения первых трех произведений сборника ничего хорошего мне ни о нём, ни об авторе сказать не хотелось. Потому что если первый рассказ просто прошел где-то мимо, то два других встали полностью вразрез с моими эстетическими потребностями - оба они практически непрерывно повествовали о прикосновениях красивого к уродливому. И вероятно я слишком живо иллюстрирую это всё в собственной голове, потому что даже при отсутствии чрезмерной брезгливости, ощущение чего-то противного где-то в непосредственной близости возникает. Однако упёртое "я это начал, я же это и закончу" вновь взяло верх, и Токи продолжил чтение. Видимо в награду за совершённые моральные подвиги остальные рассказы сборника его радовали.
Хотя "радовали" – не самое верное слово, потому что жизнерадостностью, оптимизмом и светлым будущим от них даже не веяло. Тем не менее, если бы меня когда-то попросили привести пример так трудно понимаемому европейцами (я тоже долго к этому шёл, если кому вдруг интересно) традиционному японскому любованию изъянами, увяданием и бренностью сущего, пожалуй, я назвал бы именно эти рассказы.
По правде говоря, японская традиция светлой грусти, сохранения памяти и одновременно с этим отпускания прошлого мне нравится многим больше чёрной тоски и нежелания принять случившееся в традиции европейской. Возможно, свой отпечаток накладывает на это моя неспособность в достаточной мере испытывать и понимать эмоции - я не умею сочувствовать и сопереживать, что доставляет определенные трудности в излишне для меня эмоциональной российской действительности, зато вполне справляюсь с миссией "сопонимать", которая в моём понимании является частью построенной на непрерывном наблюдении японской культуры. Ведь наблюдатель всегда должен осознавать, что у него есть счастье видеть данный конкретный уникальный момент, одновременно осознавая, что как бы прекрасен тот ни был, он никогда больше не повторится – он пройдёт и исчезнет навсегда. И чем реже встречается подобная вещь, чем кратковременней явление, тем оно ценнее.
И когда, закончив читать книгу, вы смотрите на неё именно с этой стороны, она предстает перед вами в виде обрывков чужих воспоминаний и собственных воображений. Десяток мини-экранизаций проплывает перед глазами, и вот эта чужая книга становится уже вашим воспоминанием, вашим опытом, вашим наблюдением. Наполненным почему-то чужими людьми, чужими решениями и чужой грустью. Той самой, которая одновременно говорит вам "всё кончилось" и "всё только начинается".
Честно говоря, к моменту прочтения первых трех произведений сборника ничего хорошего мне ни о нём, ни об авторе сказать не хотелось. Потому что если первый рассказ просто прошел где-то мимо, то два других встали полностью вразрез с моими эстетическими потребностями - оба они практически непрерывно повествовали о прикосновениях красивого к уродливому. И вероятно я слишком живо иллюстрирую это всё в собственной голове, потому что даже при отсутствии чрезмерной брезгливости, ощущение чего-то противного где-то в непосредственной близости возникает. Однако упёртое "я это начал, я же это и закончу" вновь взяло верх, и Токи продолжил чтение. Видимо в награду за совершённые моральные подвиги остальные рассказы сборника его радовали.
Хотя "радовали" – не самое верное слово, потому что жизнерадостностью, оптимизмом и светлым будущим от них даже не веяло. Тем не менее, если бы меня когда-то попросили привести пример так трудно понимаемому европейцами (я тоже долго к этому шёл, если кому вдруг интересно) традиционному японскому любованию изъянами, увяданием и бренностью сущего, пожалуй, я назвал бы именно эти рассказы.
По правде говоря, японская традиция светлой грусти, сохранения памяти и одновременно с этим отпускания прошлого мне нравится многим больше чёрной тоски и нежелания принять случившееся в традиции европейской. Возможно, свой отпечаток накладывает на это моя неспособность в достаточной мере испытывать и понимать эмоции - я не умею сочувствовать и сопереживать, что доставляет определенные трудности в излишне для меня эмоциональной российской действительности, зато вполне справляюсь с миссией "сопонимать", которая в моём понимании является частью построенной на непрерывном наблюдении японской культуры. Ведь наблюдатель всегда должен осознавать, что у него есть счастье видеть данный конкретный уникальный момент, одновременно осознавая, что как бы прекрасен тот ни был, он никогда больше не повторится – он пройдёт и исчезнет навсегда. И чем реже встречается подобная вещь, чем кратковременней явление, тем оно ценнее.
И когда, закончив читать книгу, вы смотрите на неё именно с этой стороны, она предстает перед вами в виде обрывков чужих воспоминаний и собственных воображений. Десяток мини-экранизаций проплывает перед глазами, и вот эта чужая книга становится уже вашим воспоминанием, вашим опытом, вашим наблюдением. Наполненным почему-то чужими людьми, чужими решениями и чужой грустью. Той самой, которая одновременно говорит вам "всё кончилось" и "всё только начинается".